Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933 - Страница 67

Это — очень странный анекдот, ибо грубый, бытовой натурализм рукописи никак не согласуется с явным романтизмом угрюмого и сердитого автора. Романтизм свой он обнаружил в словах вполне определённо, но всё-таки романтизм этот кажется пришитым к авторовой коже, а не идущим изнутри его. И вообще мне довольно часто кажется, что некоторые молодые писатели учатся как будто не у действительности, а у Фридриха Шлегеля, который за 132 года до наших дней проповедовал, что «человеческое «я» находит своё истинное удовлетворение не в энергической деятельности, а в богоподобном искусстве бездействия, в отсутствии всякой деятельности, живёт «самонаслаждением» и чем более походит на растение, тем лучше для него».

Это учение чистейшего пассивного романтизма в XIX–XX вв. многократно повторялось, и нередко в таких курьёзных формах, как в книге Гюисманса «Наоборот», как у непомерно расхваленного Уота Уитмена и, наконец, у нестерпимо болтливого Марселя Пруста. Весьма возможно, что увлечение пассивным романтизмом в некоторой, едва ли значительной, части нашей литературной молодёжи объясняется её эмоциональным стремлением к романтизму активному, революционному, — к романтизму, которым так прекрасно богата наша действительность, так глубоко насыщена работа нашей молодёжи, творящей не «легенду», а всемирное дело освобождения трудового народа. Весьма допустимо, что, как уже сказано, молодёжь отмечает и густо подчёркивает анекдотические, уродливые проявления старого быта из ненависти к нему, из соображений санитарных, из желания уничтожить всё, что мешает молодым людям усвоить революционный, активный романтизм. Но этот романтизм даётся только путём развития и углубления классового самосознания, только путём политического самовоспитания, и только при таком условии совершенно отпадает вопрос: «К чему всё это?» и юноше станет ясной та высокая цель, которую поставил пред собой класс-диктатор Союза Социалистических Советов. Эта цель и есть та величайшая, светлая правда, о которой издревле мечтал трудовой народ всего мира и которая одна только может освободить его от жизни в крови, в грязи, во лжи, в душной путанице классовых непримиримых противоречий.

Но ещё не издохла, живёт и действует на мозги людей, утомлённых революционной идеологией рабочего класса, подленькая, пошленькая «правда» мещанства. Потомки Хама, «натуралисты», «мошенники пера», наёмники банкиров и вообще мелкие людишки, живущие по принципу «после нас — хоть всемирный потоп», пользуются этой правдой для хулы на Союз Советов и на социализм. «Индустриализация», — говорят они, — «пятилетка», «Магнитострои», «Днепрострои», Москва-реку соединяете с Волгой, а политграмоту у вас смотритель кладбища преподаёт. А сочинитель имярек, забыв, что он везёт своих героев по Оке, описывает ночь на Волге, а учительница имярек три месяца жалованья не получала. А в городе Окурове кооператоры проворовались. Делаете блюминги, тракторы, конвейеры, а иголок, булавок, дамских шпилек иногда нет, черти драповые» и т. д. и т. д. — и всё это — правда. Ну, что поделаешь? Не мало ещё такой правды на пространстве от Владивостока до Одессы, от Эривани до Мурмана, от Ленинграда до Ташкента. Не скоро выметешь эти недостатки. Однако понемножку чистим, и если чистим, то уж беспощадно.

Врагам нашим мерещится, что этой анекдотической правдой они «утирают нам нос». Оставим их в тумане самообмана, но давайте позаботимся, чтоб количество пошлых анекдотов сокращалось. Не следует кормить мещанство даже и грязью, приятной ему. Количество анекдотов быстро сократится, стоит только усвоить простую истину: каждый из нас за всё, что бы он ни делал, отвечает перед всей страной и перед каждой единицей её. Нам пора воспитывать в самих себе чувство всесоюзной социалистической ответственности и солидарности. Вместе с этим чувством мы воспитаем в себе и политический такт, который не позволит нам сочинять анекдоты в жизни и литературе, не позволит утешать мещанство доказательствами живучести его в нас самих.

Если человек на социалиста «похож по роже, а душа не похожа», так это гораздо хуже, чем плохо. Будущее, которое мы строим сегодня, протягивает нам крепкую и щедрую руку. Сделано так много, что ещё несколько усилий, и великий диктатор Союза Советов — рабочий класс — станет силою, непобедимою никакими соединениями истрёпанных сил его классовых врагов.

Предисловие к книге А.К. Виноградова «Три цвета времени»

Для того чтобы хорошо изобразить, художник должен прекрасно видеть и даже — предвидеть, не говоря о том, что он обязан много знать. Есть художники, которые обладают искусством изображать правду жизни гораздо совершеннее, чем это доступно историкам, заслужившим титул «великих». Это объясняется не только различием работы над книгами, документами и работой над живым материалом, над людьми; различием между тем, что совершалось в прошлом, более или менее далёком, и тем, что произошло вчера, происходит сегодня и неизбежно произойдёт завтра.

Историк смотрит в даль прошлого с высоты достижений своей эпохи, он рассказывает о процессах законченных, рассказывает, как судья о преступлениях или как защитник преступников; он сочувственно вздыхает о «добром старом времени» безнаказанных насилий или окрашивает некоторые события прошлого особенно мрачной краской, для того чтобы тяжкий сумрак его эпохи казался светлей. «Объективизм» историка — такая же легенда, как справедливость бога, о котором Стендаль очень хорошо сказал: «Извинить бога может только то, что он — не существует».