Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933 - Страница 28

Есть целый ряд книг по поэзии, где использовано всё, что можно: Пушкин, Лермонтов и т. д., и тем не менее эта сторона массового творчества не является такой яркой, как анекдоты, пословицы, частушки, полусказочки. Этого ещё нет, это надо сделать, и вы неплохо сделаете; в высшей степени полезно для вас записывать слова, которые наиболее поражают своей лёгкостью, изящностью, необыкновенной гибкостью, как это сделал Лаврухин в книге «По следам героя».

У многих из вас чувствуется особое внимание к языку, стремление уловить новое звучание. Это очень хорошо. Поскольку у меня есть некоторые достоинства, я обязан этими достоинствами тому, что много видел, провёл очень разнообразную жизнь и прошёл сквозь все слои классового строя, начиная с низов и кончая верхушечной интеллигенцией, очень рафинированной. Мне это, конечно, помогло, но кое в чём и помешало. Есть известные штучки, которые отравляют. Этой отравой заражены уже некоторые из молодых писателей, в особенности заметно щегольство, погоня за небывалым построением фразы, например, такой фразы, которая в середине почему-то перерублена точкой, которая нарушает всё течение рассказа.

Пример сжатой точной фразы — у Чехова, у него вводных предложений нет, всё очень просто, чётко. Как на пример речевого языка, языка говора, можно указать на Лескова, который обладал изумительным речевым лексиконом, отличным знанием настоящего, кондового русского языка. И не мешает к нему обращаться и читать его произведения вроде «Запечатлённого ангела», «Очарованного странника» и вообще рассказы, которые ведутся от «я».

Пластике, рельефности, почти физической ощущаемости изображаемого следует учиться у Толстого. Это писатель, не превзойдённый в смысле того, как дать такой образ, что в него буквально хочется пальцем ткнуть. А затем идут все те писатели, которые шли от него, например, Бунин. Это сухой писатель, его рассказы — как рисунок пером, сухонькие, тоненькие, чёрненькие. Но это очень ловкая работа. (Голос: Изумруд?) Да, отсвечивает изумрудом.

С места. Он вкладывал идею в свои произведения, и можно вместе с формой воспринять от него идею. Я говорю о неопытном читателе.

Горький. Дело здесь не в опыте. Если поставить перед вами архиерея или просто человечка, который будет говорить о блаженном Августине, до какой степени он прелестно писал и какую правду он писал, то вы ему не поверите.

С места. Это слишком выпуклое и яркое сравнение. Ясно, что архиерею не поверишь. Но есть такие литературные произведения, где очень тонкой чертой проходит эта идея классовости, и её можно воспринять вместе с формой.

Горький. Это было бы очень опасное отравление, но только в том случае, если бы у вас не было шлифованной поверхности вашего мозга, которая отражает, но не воспринимает. Ведь вы сами классовый человек, человек определённого класса, и чем глубже закалено ваше мировоззрение, тем меньше следует вам опасаться влияний.

С места. Я не только для себя задаю этот вопрос.

Горький. А для кого же? Я говорю не только о классовом сознании, не о том, что вы вооружены идеологией класса, но и о сопротивлении вашего инстинкта.

С места. А помните, одно время у нас здорово заразились Есениным, а он был нам чужд. Я не говорю о классиках или не-классиках, а просто хочу привести пример. Есенин был не-классиком, но он был чужд нашей эпохе, и им заразились.

Горький. Художником он был невысоким, скажем прямо. Но не в этом дело. Я бы сказал следующее: если бы об Есенине не кричали так много, а просто читали, то, уверяю вас, ничего бы не вышло, никаких заболеваний. Здесь — ясное и определённое явление. Крестьянский поэт, тот самый глиняный горшок, который, столкнувшись с железной посудой — с городом, должен был об него разбиться. Это драма не одного Есенина, а всех настоящих, кондовых, инстинктивных, биологических крестьянских поэтов. Посмотрела бы критика на него с этой стороны, всё было бы ясным, и никто бы не заразился. Разве Жаров черпал у Есенина, когда писал о девушке и желал бы, чтобы она сняла сапоги и ходила в ботинках? Это — эстетика. Что такое эстетика? Эстетика — то биологическое стремление к совершенству форм. Под этой эстетикой заложена совершенно определённая, чисто сексуальная мотивация. Под эстетикой лежит пол, инстинкт пола. Почему потребна непременно красивая женщина? Да просто потому, что она — красивая женщина и что от неё могут быть красивые дети. А от горбатой — едва ли и вообще будут, потому что она в первых родах умрёт, у ней узкий таз, искривление позвоночника и т. д. Под эстетикой кроется биология, стремление инстинкта и интеллекта — разума — к созданию совершенных форм из камня, дерева, звука, слова. Когда мы наши мерила искусства построим на данных социального труда, то мы так и поймём это стремление.

Возвращаясь к Есенину, должен сказать, что несчастные люди его типа неизбежно приходят к тому же концу. Критика нам нужна, но бояться Есениных причин нет.

С места. Я не из боязни сказал.

Горький. Я не о вас персонально говорю, а вообще об отношении. Чего нам бояться, когда нас все боятся! (Аплодисменты.)

Председатель. Задан вопрос, как были встречены ваши публицистические статьи в Западной Европе?

Горький. Не хвалили.

С места. Что лучше воспринимается нашей эпохой: О’Генри, Эдгар По или Золя? Что лучше подходит для нашей эпохи?

Горький. О’Генри был, в сущности, писатель очень американский, очень слащавый. Если вы читали его, то видели, что в конце концов все его рассказы кончаются благополучно. Девушка выходит замуж за миллионера, трубочист женится на миллионерше и т. д. Вообще типично американский писатель, который утешал: «Ну, ладно, плохо, мол, живётся, но возможны вот какие случаи: можно выйти замуж за миллионера, можно жениться на миллионерше, можно найти ещё что-нибудь». Это типично американская литература, которая, можно надеяться, скоро исчезнет. Америка находится в таком состоянии, что уже словами не утешишь.