Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933 - Страница 125

К оглавлению

125

Нет никакой надобности совать в одну фразу столько свистящих звуков. «С рыком сорвался с цепи» — тоже не звучно. Да и не «сорвался», а рванулся. «Отмахнулся Захар. Корявой рукой волосы на голове чесанул. В волосах соломинка попалась, её выдрал». Это уже потому плохо, что может быть выражено более наглядно меньшим количеством слов. Не было таких бар, которые купали бы «в вине коней», в это читатель не поверит; слишком много надо вина, чтоб выкупать в нём коня. И — какая же ванна необходима для этой операции? Не поверит и в то, что некая баба «три года колбяшки с золотом за пазухой носила» до того, что у неё тело загнило и черви накинулись. Ладно ли сказано: «Стучала Катя в печи ухватом, будто в огромном пересохшем рте»? Возможен ли рот, способный вместить ухват? Весьма сомнительно, чтоб в самогон клали для крепости «крупное дерьмо». Почему нужно писать «вечерняя серина»? «Скукожился»? Это у Панфёрова такое же любимое словечко, как у Гладкова — «сбычился». Почему трясогузку нужно переименовывать в «трясуху»? В некоторых местностях нашей страны трясуха — лихорадка, малярия. Местные речения, «провинциализмы» очень редко обогащают литературный язык, чаще засоряют его, вводя нехарактерные, непонятные слова. Панфёров пишет, как слышал: «проклит» вместо — проклят. «Проклит» — не характерно для страны, в которой ежегодно церковь проклинала еретиков, бунтовщиков, атеистов и где миллионы сектантов сами проклинали антихристову власть церкви. Всё это — уже не мелочи, когда их так много, и всё это с моей стороны — не «обучение грамматике», как думают некоторые молодые писатели. Мы должны добиваться от слова наибольшей активности, наибольшей силы внушения, — мы добьёмся этого только тогда, когда воспитаем в себе уважение к языку как материалу, когда научимся отсевать от него пустую шелуху, перестанем искажать слова, делать их непонятными и уродливыми. Чем проще слово, тем более оно точно, чем правильнее поставлено — тем больше придаёт фразе силы и убедительности. Пристрастие к провинциализмам, к местным речениям также мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя втыкание в русскую фразу иностранных слов. Нет смысла писать «конденсация», когда мы имеем своё хорошее слово — сгущение.

Вот Ворис Пильняк в книге «О'кэй» пишет — «лонча и динеря», вместо «завтракая» и «обедая», причём завтрак по-английски произносится «ленч», а не «лонч». Пильняк, писатель вообще очень неряшливый и фокусник, в последней своей книге особенно «распоясался» и небрежничает. Он пишет: «залезали за заборами», «для всех их в их квартирах», «в ванную, принимать душ или ванну», «в заболеваниях манией грандиозой» вместо — манией величия. Его книга испещрена совершенно недопустимой путаницей слов; например, что это значит: «Индивидуализм! никакой одесский»? Или на 73 странице: «Это он путает очень многим по очень много количеству пунктов мозги». Или на 103: «Эйнштейн приехал в Америку как знаменитый певец, приехал так, как он не приезжал ни в одну страну, забросив своё имя поистине в массы таким образом, когда известно, что Эйнштейн предпочитает сандалии, а не твёрдую обувь».

Чему же могут научиться молодые «начинающие» литераторы, видя в книгах «старших богатырей» словесное фокусничество, малограмотное и хвастливое сочинительство, явно безуспешные потуги на «оригинальность стиля», небрежность, недопустимое неряшество работы?

Мною прочитаны десятки книг молодых авторов, и я мог бы дать не одну сотню выписанных мною из этих книг словесных «красот» такого, примерно, вида: «Песенка, близорукая, как пенснэ»; «Нос издавал звучание будильника, опущенного в воду»; «Жена взмывалась над полкой и винтом пролетала по вагону» (в жене ещё жили сновидения); «Утренний подъём жены давал ему победу всего рабочего дня»; «Поскрипывая глиной, течёт чёрствый кирпич» и т. д. Это — из книжки «Мулёля», написанной Ив. Дмитроченко и редактированной М.Чумандриным, который совершенно зря и преждевременно берётся за работу для него непосильную. А.М. Слонимский редактировал книжку В. Матвеева «Разгон совнаркома». Лично я не нашёл в этой книжке «совнаркома» и не нашёл «разгона». В ней действует некто Запрягаев, неустрашимый герой типа Козьмы Петрова-Водкина, и белые офицеры «с чёрными повязками на левом глазу». Они, конечно, вооружены револьверами, но это не мешает Запрягаеву единолично вступить в бой с ними. Эпическая картина боя изображена так:

...

«Запрягаев схватил дубовый стул и с страшным треском обрушил его на своего соседа. Молодой человек упал на пол, дико и пронзительно закричав. Словно по команде, от соседних столиков к Запрягаеву бросились молодые люди в военной форме. Запрягаев толкнул им навстречу крахмального метр-д-отеля и пару мраморных столиков. Люди сбились в кучу, потом снова кинулись вперёд. К ним присоединились новые, сидевшие дальше от Запрягаева; Запрягаев остатками стула сшиб с ног сперва одного, потом ещё двух. Споткнувшись на них, полетели ещё несколько человек. Бросаясь на Запрягаева, молодые люди сами не давали встать упавшим и невольно мяли их под ногами. Вокруг головы Запрягаева замелькали стулья, потом в руках молодых людей появились обеденные ножи и вилки. Блеснули наганы, но сейчас же исчезли. Очевидно, не желая выстрелами привлечь к себе внимание, молодые люди решили не стрелять. Запрягаев схватил новый стул. Он бросался то вперёд, то в сторону, то назад. Его кололи вилками и ножами, бросали под ноги стулья, стараясь свалить на пол. Он прыгал, стулом сбивал людей и снова прыгал. Иногда ему под ноги попадали люди, — прыгая, он топтал их тяжёлыми сапогами. Дикий вой огласил зал и ворвался в длинные коридоры гостиницы».

125